Неточные совпадения
Ему приятно было
чувствовать эту легкую
боль в сильной
ноге, приятно было мышечное ощущение движений своей груди при дыхании.
Он
чувствовал себя физически измятым борьбой против толпы своих двойников, у него тупо
болела поясница и ныли мускулы
ног, как будто он
в самом деле долго бежал.
Через час я
почувствовал облегчение:
боль в ноге еще была, но уже не такая, как раньше.
Цитирую его «Путешествие
в Арзрум»: «…Гасан начал с того, что разложил меня на теплом каменном полу, после чего он начал ломать мне члены, вытягивать суставы, бить меня сильно кулаком: я не
чувствовал ни малейшей
боли, но удивительное облегчение (азиатские банщики приходят иногда
в восторг, вспрыгивают вам на плечи, скользят
ногами по бедрам и пляшут на спине вприсядку).
Я шагал
в полной тишине среди туманных призраков и вдруг
почувствовал какую-то странную
боль в левой
ноге около щиколотки;
боль эта стала
в конце концов настолько сильной, что заставила меня остановиться. Я оглядывался, куда бы присесть, чтоб переобуться, но скамейки нигде не было видно, а
нога болела нестерпимо.
Он рассказывал мне про свое путешествие вдоль реки Пороная к заливу Терпения и обратно:
в первый день идти мучительно, выбиваешься из сил, на другой день
болит всё тело, но идти все-таки уж легче, а
в третий и затем следующие дни
чувствуешь себя как на крыльях, точно ты не идешь, а несет тебя какая-то невидимая сила, хотя
ноги по-прежнему путаются
в жестком багульнике и вязнут
в трясине.
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро
почувствовала боль в зубах.
В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали
ноги и глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Я пишу это и
чувствую: у меня горят щеки. Вероятно, это похоже на то, что испытывает женщина, когда впервые услышит
в себе пульс нового, еще крошечного, слепого человечка. Это я и одновременно не я. И долгие месяцы надо будет питать его своим соком, своей кровью, а потом — с
болью оторвать его от себя и положить к
ногам Единого Государства.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что
в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал
в сладкие губы; помню тоже, что
в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить
в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и
в день обеда у Яра, у меня
в этот вечер так
болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по матушке по Волге» и что я
в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь
нога за
ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что
в продолжение всего этого вечера я беспрестанно
чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно
чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь
в том же.
Пошевелился Дружок. Я оглянулся. Он поднял голову, насторожил ухо, глядит
в туннель орешника, с лаем исчезает
в кустах и ныряет сквозь загородку
в стремнину оврага. Я спешу за ним, иду по густой траве, спотыкаюсь
в ямку (
в прошлом году осенью свиньи разрыли полянки
в лесу) и
чувствую жестокую
боль в ступне правой
ноги.
«Кажинный раз на эфтом самом месте!» Именно
в ступне. Как чуть оступишься —
болит. А последние три года старость сказалась —
нога ноет, заменяя мне барометр, перед непогодой. Только три года, а ранее я не
чувствовал никаких следов вывихов и переломов — все заросло, зажило, третий раз даже с разрывом сухожилий. Последнее было уже
в этом столетии
в Москве.
Добежав до ручки ворота, он с размаха ткнулся об нее грудью и, не
чувствуя боли, с ревом начал ходить вокруг ворота, мощно упираясь
ногами в палубу.
Через голову убитой лошади рухнул офицер, а стражники закружились на своих конях, словно танцуя, и молодецки гикнули
в сторону: открыли пачками стрельбу солдаты. «Умницы! Молодцы, сами догадались!» — восторженно, почти плача, думал офицер, над которым летели пули, и не
чувствовал как будто адской
боли от сломанной
ноги и ключицы, или сама эта
боль и была восторгом.
— Держись крепче! — и спустился
в воду сам, держась за верёвку. Я ударился о что-то
ногой и
в первый момент не мог ничего понять от
боли. Но потом понял. Во мне вспыхнуло что-то горячее, я опьянел и
почувствовал себя сильным, как никогда…
— Отчего же, можно. — Герасим поднял
ноги выше, и Ивану Ильичу показалось, что
в этом положении он совсем не
чувствует боли.
Когда переменяли ему рубашку, он знал, что ему будет еще страшнее, если он взглянет на свое тело, и не смотрел на себя. Но вот кончилось всё. Он надел халат, укрылся пледом и сел
в кресло к чаю. Одну минуту он
почувствовал себя освеженным, но только что он стал пить чай, опять тот же вкус, та же
боль. Он насильно допил и лег, вытянув
ноги. Он лег и отпустил Петра.
Дядя
чувствовал сильную
боль в этой
ноге и даже немножко похрамывал.
Владимир (
в бешенстве). Люди! люди! и до такой степени злодейства доходит женщина, творение иногда столь близкое к ангелу… О! проклинаю ваши улыбки, ваше счастье, ваше богатство — всё куплено кровавыми слезами. Ломать руки, колоть, сечь, резать, выщипывать бороду волосок по волоску!.. О боже!.. при одной мысли об этом я
чувствую боль во всех моих жилах… я бы раздавил
ногами каждый сустав этого крокодила, этой женщины!.. Один рассказ меня приводит
в бешенство!..
Загоскин начинал расхварываться: он
чувствовал постоянный лом, по временам сильно ожесточавшийся
в ногах и даже
в груди, с каким-то наружным раздражением кожи; впрочем, сначала он терпел более беспокойства, чем
боли.
Ехал я
в первом классе, но там сидят по трое на одном диване, двойных рам нет, наружная дверь отворяется прямо
в купе, — и я
чувствовал себя, как
в колодках, стиснутым, брошенным, жалким, и
ноги страшно зябли, и,
в то же время, то и дело приходило на память, как обольстительна она была сегодня
в своей блузе и с распущенными волосами, и такая сильная ревность вдруг овладевала мной, что я вскакивал от душевной
боли, и соседи мои смотрели на меня с удивлением и даже страхом.
Я похолодел, руки и
ноги у меня онемели, и я
почувствовал в груди
боль, как будто положили туда трехугольный камень. Котлович
в изнеможении опустился
в кресло, и руки у него повисли, как плети.
Много раз мы с Яковом теряли друг друга
в густом, местами непроходимом кустарнике. Один раз сучок задел за собачку моего ружья, и оно нежданно выстрелило. От мгновенного испуга и от громкого выстрела у меня тотчас же разболелась голова и так и не переставала
болеть целый день, до вечера. Сапоги промокли,
в них хлюпала вода, и отяжелевшие, усталые
ноги каждую секунду спотыкались о кочки. Кровь тяжело билась под черепом, который мне казался огромным, точно разбухшим, и я
чувствовал больно каждый удар сердца.
Ожидая паром, они оба легли
в тень от берегового обрыва и долго молча смотрелина быстрые и мутные волны Кубани у их
ног. Лёнька задремал, а дед Архип,
чувствуя тупую, давящую
боль в груди, не мог уснуть. На тёмно-коричневом фоне земли их отрёпанные и скорченные фигуры едва выделялись двумя жалкими комками, один — побольше, другой — поменьше, утомлённые, загорелые и пыльные физиономии были совсем под цвет бурым лохмотьям.
В противоположность своей жене доктор принадлежал к числу натур, которые во время душевной
боли чувствуют потребность
в движении. Постояв около жены минут пять, он, высоко поднимая правую
ногу, из спальни прошел
в маленькую комнату, наполовину занятую большим, широким диваном; отсюда прошел
в кухню. Поблуждав около печки и кухаркиной постели, он нагнулся и сквозь маленькую дверцу вышел
в переднюю.
Поезд еще стоит почему-то, и Юрасов прохаживается вдоль вагонов, такой красивый, строгий и важный
в своем холодном отчаянии, что теперь никто не принял бы его за вора, трижды судившегося за кражи и много месяцев сидевшего
в тюрьме. И он спокоен, все видит, все слышит и понимает, и только
ноги у него как резиновые — не
чувствуют земли, да
в душе что-то умирает, тихо, спокойно, без
боли и содрогания. Вот и умерло оно.
Теперь ему тяжело становится ходить, потому что от простуды он
чувствует, что
боль в ногах, которую он называет глидерзухт, с каждым годом усиливается и что глаза и голос его становятся слабее.
Встав на
ноги, он
почувствовал жгучую
боль в правом плече, так что невольно вскрикнул, попробовав было поднять руку. Ощупав плечо, он убедился
в переломе ключицы.
Они даже не могли испытать,
в силах ли будут подняться на
ноги, так как туго завязанные мертвыми узлами веревки мешали им сделать малейшее движение. Оба только
чувствовали от этих впившихся
в тело веревок и от перенесенных палочных ударов нестерпимую
боль.
Раненный
в плечо и
ногу, он не
чувствовал боли.
Бледный, с дрожащими руками, он подошел сам посмотреть ружье и действительно убедился, что правый ствол его разряжен. Судороги передернули его лицо, как бы от невыносимой внутренней
боли, кровь прилила к сердцу,
в глазах потемнело, и он
почувствовал, что почва ускользает из под его
ног.
Вот он лежит на кресле
в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна
нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительною
болью. «Чтò такое эта
боль? Зачем
боль? Чтò он
чувствует? Как у него
болит!» думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.